Мама

Трёхлитровая банка самогона была наполовину пуста - вчера хорошо приложились. Начинать пришлось одной, баба Нюра ещё на дежурстве, через час появится. Первый стакашик Вика уже пропустила, налила второй и, крякнув, отправила содержимое в горло.

Внутри приятно потеплело. Занюхала горбушкой, попавшейся под руку. Подумала и плеснула в стакан ещё немного, но пить не стала, а поднесла к глазам, вглядываясь в захватанное пальцами стекло.

Изнутри на неё строго смотрел завклуб Петрович.

- Ты, Вика, перешла все границы, ёптыть, и терпение моё кончилося. Нету у меня к тебе терпения. Увольняю я тебя.

- Да ты чё, Петрович, - Вика продолжала возражать стакану точно как вчера, когда разговаривала с непосредственным начальством. - Да подмету я пол и тряпкой повожу, всё равно запачкают, чистоты не видно будет.

- И не проси! Проштрафилася ты, Вика. Из области проверка приезжала, а клуб не метён, шкурков от семечек полно да бумажек. Я тридцать лет на этом посту, верой и правдой, а тут краснеть пришлось, врать, что, мол, приболела уборщица.

- Дык я и вправду приболела, Петрович! Так скрутило печень вчера, аж дыхания не стало, вот те крест.

- У тебя уже два предупреждения есть? - Есть. Я тебе говорил, что если будет третье, то уволю? - Говорил. Вот твоя трудовая, скажи спасибо, что написал "по собственному", а то вообще работу не найдёшь.

Вика разболтала жидкость в стакане и утопила вредного Петровича, а потом и совсем от него избавилась, выпив всё до донышка.

А и пусть уволил. Не пропадут они с Генкой, он совсем большой уже. Речка рядом, лес, лето на дворе, прокормятся пока, а потом видно будет. А ей, Вике, передохнуть надо, что-то и вправду внутри горит, как огнём: то будто горячей пилой желудок разрезают, то в правом боку всё скручивает, приходится пополам сгибаться.

Одной пить неинтересно, и женщина обрадовалась, услышав, как заскрипела дверь и кто-то завозился в сенях. Но вместо ожидаемой собутыльницы появился серьёзный Гена с сеткой в руках, сквозь дырочки которой виднелась буханка хлеба и консервные банки. Он хмуро глянул на мать и стал убирать со стола грязную посуду.

- Сыночек мой пришёл, кровиночка! - заулыбалась Вика, - иди ко мне, сокровище моё!

- Опять напилась?

- Душа болит, сынок. Уволил меня Петрович с работы, как же мы теперь жить будем?

- О чём раньше думала? Почему мне не сказала, что не пойдёшь на работу? Я бы сходил, как раньше, помыл там.

- Забылась я, сынок. Вот правда - вылетела из головы работа эта клятая. Ну, случайно так получилось, прости уж ты меня, непутёвую.

Гена молча отрезал два толстых ломтя хлеба, открыл банку кильки в томате, достал вилки, протянул одну матери.

- Поешь давай.

Вика благодарно улыбнулась и отломила немного от ломтя, подцепила вилкой рыбинку, отправила в рот и стала старательно жевать.

- Ты думаешь, мамка твоя пьёт, дак она всю жизнь такой пьяницей была? Не, сынок. Мамка твоя знаешь какой была! В музыкальную школу ходила, на пианино играла. Только сразу после выпускного я забрюхатила, мать меня из дому и выгнала. А папку твоего убили, ножом пырнули, мы только три месяца, как расписались. С квартиры попёрли - платить-то нечем. Одна баба Нюра меня пожалела, когда я на вокзале ночевала, к себе позвала. Вот я с ней в деревню и приехала, тут и тебя родила. И вырастила тебя одна, да! Вон ты у меня какой красавец! Совсем большой стал, в седьмой класс пойдёшь, мамин помощник.

Голос Вики становился всё тише и слова - невнятнее, она засыпала.

- Ма, пойдём, ляжешь, - сын помог ей выбраться из-за стола и довёл до постели. Она не сопротивлялась, улеглась, свернувшись калачиком, и уснула, счастливо улыбаясь.

***

Вика занемогла. Слабость во всём теле такая, что с кровати не встать. Даже есть не хотела. Сначала думали - отходняк, но и через пару дней не полегчало. Баба Нюра готовила отвар из трав и отпаивала постоялицу, ходила за ней. С месяц, наверное, Вика провалялась, а в больницу - ни в какую!

Гена рыбу соседям продавал и домой немного приносил, косил траву по делянкам, сушил, в стожки ставил, чтоб к осени сено продать, управлялся по хозяйству. А вскоре грибы пошли, их много в этот год уродилось, жарёху делали да суп грибной с перловкой, выходили мать потихоньку, полегчало ей.

- Роднуленька моя, отдохни, устал, мой сыночек!- Вика погладила руку сына, виновато заглянула ему в глаза, - Я встану скоро, мне лучше уже. По деревне пройду: кому, может, постирать надо, я постираю и воды наношу. Люди мне заплатят, будет нам на кусок хлеба.

- Мам, я у тёти Шуры дрова наколол, смотри, она мне денег дала! A потом баба Лена просила к ней прийти, поколоть.

Губы Вики вдруг задрожали, наполнились влагой глаза, и из них по бледным щекам быстро побежали слёзы, мелкие и частые.

- Я брошу пить, вот те крест, брошу. Видишь, сколько не пью уже? Верь мне, сыночек. Я для тебя всё сделаю. И заживём мы с тобой лучше, чем сейчас.

Всё оказалось не так просто. Сначала и вправду заработок перепадал - там постирала, здесь прополола. Но потом всё чаще кто виновато отворачивался, а кто отмахивался, как от назойливой мухи. На работу хотела устроиться, хоть и слаба была ещё, да какая в деревне работа! На льнокомбинате сокращения прошли, своих девать некуда. До станции два километра пешим ходом, сунулась туда, пороги обивала, но всё напрасно. Вдобавок ко всему продавщица сельпо в долг давать продукты отказалась, хоть и добрая:

- Не могу я, Вика! Ты ж не работаешь, заплатить не сможешь.

Перебивались кое-как на бабы-Нюрину пенсию и зарплату, та сторожихой на полставки работала. Плакала Вика по ночам в подушку да всё чаще поглядывала на бутылку за стекляной дверцей буфета, но пока держалась. И бабе Нюре наказала, чтобы та к подружкам
шла, если неймётся, а Вике чтоб не предлагала.

Спасительная мысль пришла неожиданно, и Вика повеселела, еле дождалась, когда Гена с рыбалки придёт.

- Знаешь, что мамка твоя придумала? Соберём ерунды всякой, какая нам не нужна совсем, ты в город отвезёшь и продашь! Или подождём, когда я поправлюсь, и вместе поедем. ЗдОрово? - Вика весело рассмеялась и затормошила сына.

- Да что я, маленький, что ли? Сам всё сделаю и из города продуктов привезу. Некогда ждать, через неделю в школу уже.

- Вот и славно! И одёжу новую к школе купим тебе!

Вместе стали думать, что продать. Решили, что городским понравятся часы с кукушкой, бережно сняли их со стены и уложили в большую клетчатую сумку. Следом отправили хрустальный графин с шестью рюмочками. Гена притащил свой транзистор, без него oбойдётся. Вика достала из сундука белую скатерть с расшитыми полями - сама вышивала когда-то, нарядная вещь получилась.

Подумав, вытащила оттуда же маленький ночной светильник с двумя ангелочками на подставке. Когда укладывала его в сумку, даже всплакнула немножко: вспомнила, как он стоял на тумбочке у её кровати в той далёкой жизни, как вечером после концерта они с мамой лежали, прижавшись, и мечтали, что Вика станет знаменитой пианисткой, как сунула светильник в чемодан вместе со свoими пожитками, когда уходила от матери.

Потом вдвоём полезли на чердак, копались в бабы-Нюрином барахле, приволокли оттуда старый самовар с насадкой для углей и специальный к нему сапoг, чтобы угли раздувать. Баба Нюра плевалась, а мать сказала, что такую редкую вещь в городе с руками и ногами оторвут, и велела Гене начистить самовар кирпичной пылью, чтоб блестел.

До города Гена добрался с шофёром дядей Сашей, тот довёз его прямо до места, где продавали вещи. Гена устроился по-хозяйски, разложил свои сокровища аккуратно и красиво, чтобы покупатель смог хорошо рассмотреть. Людей подходило много, особенно нравился сияющий самовар. Старик один даже разрешения у Гены попросил, чтоб показать внуку, как такой самовар работает. Гена разрешил, конечно, - жалко, что ли? Часы с кукушкой купили почти сразу, и графинчик с рюмками продался; Гена деньги во внутренний карман куртки спрятал и на булавку карман застегнул, так надёжнее.

Потом какое-то время удачи не было, наконец, пришла толстая тётка с цветным платком на плечах, долго торговалась, но всё же купила скатерть, Гена уступил немного. Самовар ушёл после полудня, мальчик к этому времени уже проголодался и достал бутерброд, который мать ему в дорогу приготовила: два куска хлеба посередине паштетом из шпротов намазаны, вкусно очeнь.

Остались на расстеленной газете только транзистор и лампа с ангелочками, что-то на них покупателей не находилось. Но Гена не расстраивался, наоборот, доволен был удачной торговлей. Решил, что постоит ещё немного, а потом по магазинам пройдётся. К пяти часам дядя Саша его подберёт у ворот барахолки.

- Мальчик, где ты взял эту лампу? - пожилая женщина с холёным сердитым лицом долго вертела светильник в руках, а теперь уставилась на продавца, сверля его колючим взглядом. Гена эту даму давно заметил, она уже раза три мимо проходила и внимательно всё разглядывала.

- Как - где взял? Дома взял.

- Украл?

- Почему - украл? Мне мать дала.

- Мать дала? - женщина задавала вопросы, как укалывала, и так же кололись её прищуренные глаза.

Не выпуская лампы из рук, она отступила на шаг и слегка откинула голову, внимательно оглядывая коренастого подростка в полинявшей джинсовой куртке и посеревших от пыли расхлябанных ботинках.

- Тебя как зовут?

- А вам зачем? Хотите лампу купить, так покупайте, не хотите - до свидания.

- Ишь, сердитый какой. И продаёшь дорого, - она кивнула на выведенную карандашом цену. Помолчала, задумавшись, и вдруг спросила:

- Твою маму Викой зовут?

От неожиданности Гена присвистнул.

- А вы откуда знаете?

- Знаю, - женщина тяжело вздохнула. Лицо её неожиданно изменилось, исчезли настороженность и колючесть. - И лампу эту знаю, - добавила она устало. - Тебе её точно мама дала, не врёшь?

- Да зачем мне врать-то?

- Ладно, не кипятись, - примирительно проговорила дама. - Видишь, здесь гвоздём выцарапано: Вика, - она подошла ближе и показала надпись мальчику. Тот сначала засмотрелся на большое красивое кольцо, блестящее на пальце, а потом перевёл взгляд на корявые буквы.

- И вправду. А я и не заметил.

- Мне маму твою нужно обязательно увидеть. Ты где живёшь?

- А что это я вам буду докладывать?

- Послушай, … мальчик, - осторожно начала женщина; видно было, что ей непременно нужно Гену убедить. - Твоя мама - очень близкий мне человек, но так случилось, что мы много-много лет назад... потерялись. Иногда люди совершают ошибки, за которые расплачиваются всю жизнь. Сейчас мне нужно обязательно её найти, понимаешь? Обязательно!

- Вы лампу-то покупать будете?

- Конечно, конечно, я куплю, - спохватилась женщина и, продолжая держать лампу, достала из сумки кошелёк.

- Давайте, я заверну, - деловито предложил Гена, принял товар из рук покупательницы и стал заворачивать его в приготовленную газету.

Женщина отсчитала деньги и протянула мальчику, руки её дрожали.

- Так ты поможешь мне? Поможешь мне её найти? - казалось, что дама вот-вот заплачет, лицо её покрылось некрасивыми красными пятнами.

Вдруг она суетливо стала искать что-то у себя в сумке, досадуя, что не может найти. Наконец, вытащила записную книжку и, раскрыв её на первой странице, протянула мальчику.

- Узнаёшь?

Гена увидел старую, сильно помятую, но разглаженную фотографию старшеклассницы с двумя косичками и белыми бантами, в школьной форме с белым парадным фартуком.

- Ну же!

Мальчик присмотрелся внимательней. Что-то неуловимо знакомое было в этом юном, искажённом бумажными швами лице, но что именно, он никак не мог понять.

- Разве это не твоя мама? - неуверенно спросила женщина.

Мама! Ну, конечно же, это мама. Только Гена никогда не видел её такой. Но глаза - те же, и нос, и лоб, и рот.

- Можно, я вместе с тобой к ней пойду? - очень тихо спросила женщина, умоляюще глядя мальчику в глаза.

Гена подумал и кивнул.

***

Втроём в кабине ехать было очень тесно. Мальчик иногда косился на профиль спутницы и видел мокрую дорожку на её щеке.

Добрались уже затемно. Гена поблагодарил дядю Сашу и вытащил из кузова сетки с продуктами и непроданный транзистор. Распахнул двери, пропуская женщину вперёд. Мать, трезвая, сидела на кухне и штопала Генин носок. Улыбнулась глазами сыну и вдруг замерла, узнав вошедшую. На минуту повисла тишина, а потом Вика выдохнула чуть слышно:

- Мама!